Неточные совпадения
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного
бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев, в пиджаке из чесунчи, с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя пальцами левой
руки за ухо, наклонив голову, идет Пыльников под
руку с высокой дамой в белом и в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов с толстой палкой в
руке, рядом с ним дергается Пуришкевич, лысенький, с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого
бойца с мясной бойни.
Бойцы, зорко присматриваясь друг к другу, переминались, правые
руки вперед, левые — у грудей. Опытные люди тотчас заметили, что у Ситанова
рука длиннее, чем у мордвина. Стало тихо, похрустывал снег под ногами
бойцов. Кто-то не выдержал напряжения, пробормотал жалобно и жадно...
У рядов под навесами лавок стоят зрители, а среди них знаменитые
бойцы города: Толоконников, оба Маклаковы, слесарь Коптев, толстый пожарный Севачев. Все они одеты удобно для боя: в коротких полушубках лёгкой ордынской овцы, туго подпоясаны яркими кушаками, на
руках хорошие голицы, у старшего Маклакова — зелёные, сафьяновые.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими
бойцами во главе; пожарный низенький, голова у него вросла в плечи,
руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Никто, однако ж, не решался «выходить»; из говора толпы можно было узнать, что Федька уложил уже лоском целый десяток противников; кого угодил под «сусалы» либо под «микитки», кого под «хряшки в бока», кому «из носу клюквенный квас пустил» [Термины кулачных
бойцов. (Прим. автора.)] — смел был добре на
руку. Никто не решался подступиться. Присутствующие начинали уже переглядываться, как вдруг за толпой, окружавшей
бойца, раздались неожиданно пронзительные женские крики...
— Савоська обнаковенно пирует, — говорил рыжий пристанский мужик в кожаных вачегах, — а ты его погляди, когда он в работе… Супротив него, кажись, ни единому сплавщику не сплыть; чистенько плавает. И народ не томит напрасной работой, а ежели слово сказал — шабаш, как ножом отрезал. Под
бойцами ни единой барки не убил… Другой и хороший сплавщик, а как к
бойцу барка подходит — в ем уж духу и не стало. Как петух, кричит-кричит,
руками махает, а, глядишь, барка блина и съела о
боец.
Барка повернулась к
бойцу боком и прошла около него всего на расстоянии каких-нибудь шести четвертей, можно
рукой достать, но ведь это всего одно мгновение, и не хочется верить, что опасность промелькнула, как сон, и так же быстро теперь бежит от нас, как давеча бежала навстречу.
Вот барка врезалась носом в клокочущую гряду майданов и тяжело колыхнулась, точно ее подхватили тысячи могучих
рук и понесли на
боец.
— Чего? — грозно повторял
боец и вдруг, просияв радостью, обнимал вопрошавшего крепкими
руками. — Милый, али нехорошо, а? На дыбы встают люди — верно? Пришел день! Слышал — свобода? Хочу — живу, хочу — нет, а?
— Э, нет, не в том дело! — перебил управляющий. — Во-первых, говоря откровенно между нами, русские имеют очень основательную пословицу насчет того, что выгодней чужими
руками жар загребать. Мы на этот раз вполне верим их доброй пословице. Это одно. А другое вот в чем: русские
бойцы в нашем деле очень хорошая декорация пред Европой, пред глазами западного общественного мнения.
И в хороводах, и на боях везде бывал горазд Алеша Мокеев. Подскочил к одному Мотовилову, ткнул кулаком-резуном в грудь широкую, падал Сидор назад, и Алеша, не дав ему совсем упасть, ухватил его поперек дебелыми
руками да изо всей мочи и грянул
бойца о землю.
Все остались живы, но все обессилели: кто без
руки, кто без ноги, у кого лицо набок сворочено. Ночь кроет побоище и разводит
бойцов по домам.
Но уже нет веры ни в осуществимость своеволия, ни в его спасительность.
Боец бьется не за победу, а только за то, чтобы погибнуть со знаменем в
руке.
— Мое дело и ваше, паны, собрать туда под предлогом охоты на медведя, — продолжал он, — всех, завербованных в наш жонд. Мы сосчитаем повстанцев, распределим их на разряды, косиньеров и других рукопашных
бойцов, стрелков и кавалеристов. Кстати, сделаем учение. Не все говорить, пора и делать. А то дождемся, что бабы русские перевяжут нас по
рукам и ногам.
Наконец толпы
бойцов стали редеть, голоса утомляться. Но еще трудно было решить, чья сторона взяла. Вдруг с берегов пруда поднялись единодушные крики: «Мамон! Симской-Хабар!» И толпы, как бы обвороженные, опустили
руки и раздвинулись. Воцарилось глубокое, мертвое молчание.
Изумленные игроки переглянулись. Тот, кто не умел брать карты в
руки, преобразился в искусного и отважного карточного
бойца. Сам банкомет, хотя и испытанный в боях подобного рода, внутренне признал его за опасного противника, но не обнаружив и тени смущения, спросил его, «какими деньгами желает он получить выигрыш, кредитками или золотом».
И выходит удалой Кирибеевич,
Царю в пояс молча кланяется,
Скидает с могучих плеч шубу бархатную,
Подпершися в бок
рукою правою,
Поправляет другой шапку алую,
Ожидает он себе противника…
Трижды громкий клич прокликали —
Ни один
боец и не тронулся,
Лишь стоят да друг друга поталкивают.
Как на площади народ собирается,
Заунывный гудит-воет колокол,
Разглашает всюду весть недобрую.
По высокому месту лобному,
Во рубахе красной с яркой запонкой,
С большим топором навостреныим,
Руки голые потираючи,
Палач весело похаживает,
Удалова
бойца дожидается,
А лихой
боец, молодой купец,
Со родными братьями прощается...